Мет Уаймен - За стеклом [Коламбия-роуд]
Мой бойфренд расценивает метафору как похвалу.
— Ты прав. В этом и впрямь есть нечто бунтарское и необузданное.
— Вовсе нет, скорее — отпугивающее. При виде собаки без ошейника большинство прохожих переходит на противоположную сторону улицы. Невозможно представить, где побывал этот пес и на что он способен.
Слим пожимает плечами. Бормочет что-то насчет того, что зато стирки меньше. Но Павлов не особенно слушает. Он благодарен другу за великодушие, но брюки для него — дело принципа.
— Попробовал бы сам так одеться хоть разок, — чешет в паху Слим. — Может, перестанешь нервничать.
— Оставь меня в покое, — бросает мой брат и возвращается к осмотру гардероба, развешенного четко по цветам спектра. — Придется заново продумать весь костюм.
— Ну и ладно, — отступается Слим. — Только не ссы.
При звуках этого слова Павлов столбенеет. Взорам тех, кто наблюдает сейчас за сменой выражений на его лице, предстают трепещущие ноздри и сузившаяся полоска рта. Те же, кто следит за Слимом, видят, как тот пытается скрыть озорную ухмылку. Мой брат исчезает из кадра, и если вы хотите догнать его, то придется переключиться на камеру, установленную в туалете. Последовав за моим бойфрендом, который снова засунул в рот жалкий остаток косячка, вы снова окажетесь в нашей спальне, хотя лично я рекомендую подождать на лестнице. Все равно Слим через секунду выскочит.
Потому что не найдет там меня.
Десятью минутами ранее мы со Слимом лежали рядом, выгнувшись ложечками, и я поражалась, как это моему бойфренду всегда удается засыпать без малейших проблем. Когда Слим закрывает глаза, мир вокруг перестает существовать, для меня же он просачивается внутрь. Десять минут тому назад мои руки покоились на ребрах Слима, а пальцы ног едва касались его лодыжек. Каждый день я при помощи щекотки сдвигаю его на край кровати, пока он не оказывается на полу, оставляя постель в полном моем распоряжении. Один из тех ритуалов, что привязывает друг к другу все семейные пары на свете. Миг единения, возвещающий начало нового дня. Вот только, вернувшись в спальню сегодняшним утром, Слим обнаружит произошедшие в программе изменения. По не зависящим от него причинам он сегодня не сможет предложить мне утреннюю затяжку, а я не стану с негодованием отталкивать косяк. В спальне меня нет.
Слышен шум спускаемой воды. На верхней площадке Павлов выходит из туалета на манер хирурга, с обеими руками на отлете, чтобы не дай бог не коснуться чего-нибудь, прежде чем ему удается попасть в ванную и отскоблить ладони под раковиной. Довольно странно, согласна, но при совместном проживании двух мужчин отношение к естественным отправлениям организма неизбежно складывается самое трепетное, что меня вполне устраивает.
— Пропусти меня, пожалуйста! — Мой брат кивает на дверь ванной.
— Не могу, — говорит Слим. — Там твоя сестра.
Выражение лица Павлова угасает на ватт. «Как, уже? — думает он. — В такую рань?»
Слим барабанит пальцами по двери и приникает к ней ухом, чтобы лучше расслышать ответ.
— Милая, тебя дожидается именная сигаретка.
Решится ли Слим назвать меня «милой», вопрос спорный. О происходящем в доме в тот момент, когда парни обнаруживают мое исчезновение, я могу только догадываться. Их худшие опасения подтверждаются, когда Слиму становится ясно: дверь в ванную не заперта.
— Она никуда не собиралась?
Павлов качает головой, бочком проникает в ванную, поворачивает кран с горячей водой и тут же разворачивается на пятках с испуганным выражением на лице, точной копией гримасы Слима.
— Деньги!
Я ничуть не преувеличиваю, сообщая о чистейшем ужасе, прозвучавшем в голосах обоих. Продавцы с цветочного рынка охотно подтвердят, что от нашего дома катится волна паники. Панель шкафчика под ванной отлетает в сторону. Хриплый вопль вырывается из двух глоток: трофей исчез. Здесь, в палисаднике, я слышу этот вой, хлопок двери и быстро приближающейся топот, так что времени выполнить задуманное (в их же интересах) у меня, похоже, остается не много. Позвольте поэтому дополнить картину, рассказав немного о себе, любимой.
Меня зовут Циско. Нет, вы не ослышались. Это прозвище придумал отец, и оно пристало ко мне крепче настоящего имени. Это вам не банальная Кэти или там Клер, так что, поверьте, если бы нас познакомили на вечеринке, то сразу же нашлась бы тема для разговора. В любом случае: я уверена, вы видели мое изображение в Сети. Уменьшенная до размеров компьютерного монитора, я могу сойти за худосочную школьницу, но в реальной жизни я немного покрупнее, что с готовностью подтвердят мои наиболее верные приверженцы. Не то чтобы я по своей натуре была жадной до чужого внимания, просто так получилось. Слим с Павловым не меньше моего страдали от постоянного интереса посторонних. Мы перестали быть личностями и превратились в предметы чужого вожделения и даже насмешек. И поэтому решили действовать. Мы восстали против человека, задумавшего все это. Против нашего домовладельца и антрепренера, импресарио и генератора идей, против нашего Свенгали [1] и шоумена, против жулика, против мистера Фрэнка Картье. И все же, хотя нам и удалось достичь удовлетворившего обе стороны соглашения, я пришла к выводу, что потерь уже не возместить. Украденного не вернешь. Это я поняла, проснувшись нынешним утром, и выбралась в палисадник, чтобы развести костер. Если мы собираемся жить дальше, мосты следует сжечь. Бумажные мосты, зажатые в моих руках.
— Циско! Не делай этого! Стой!
Я оборачиваюсь и вижу, как Слим вываливается во двор. Павлов несется за ним по пятам. На братце нет брюк, как я и воображала, но он тоже жаждет лишить трапезы язычки голодного пламени.
— Не-е-ет…
2
На момент моего прибытия в Лондон вопрос о деньгах ребром не стоял. Их у меня попросту не имелось. Совсем, даже ломаного гроша. При мне были только молодость, талант и нищета — классический набор выпускника. Я считалась мастерицей проматывать имущество, грубой лестью выколачивать последние крохи из управляющего банком, а потом (когда вечеринка, наконец, кончалась) удивляться: куда это подевались все денежки? Как раз отсутствие наличных, в первую очередь, и вынудило меня искать счастья в столице. Так и вышло, что тем летом Павлов обнаружил меня в один прекрасный день у своей двери. Я ежилась под внезапно хлынувшим дождем, а за моей спиной ждали два туго набитых чемодана и таксист, требовавший оплатить поездку.
— Циско! — воскликнул мой брат и замер в нерешительности. Правда, раньше мы старались видеться в каникулы, но в последнее время делали это исключительно на Рождество, и поэтому его удивление было вполне объяснимым. Я, кстати, тоже удивилась, увидев брата без намотанного на шею шарфа, берегущего его от простуды. Слегка успокоившись, Павлов вопросительно уставился мне в глаза: — Что ты здесь делаешь?
Обеими руками я вцепилась в фальшивый мех своего воротника.
— Одолжи мне шестнадцать фунтов, тогда скажу.
— У тебя неприятности?
— Пока нет, — ответила я, сознавая, что мой багаж все еще во власти таксиста. И хотя мое имущество отнюдь не состояло из узелка на палке и кота по имени Белые Носочки, я сумела проявить поразительное обаяние Дика [2], стоило за спиной моего брата вырасти еще одной фигуре.
— О, привет!
Нос придворного шута на лице Иисуса — вот мое первое впечатление от Слима. Второй неожиданностью стали дреды на белом парне. Следующей — чрезвычайно крепкое рукопожатие. У меня далеко не сразу получилось оторвать от него взгляд, и это, пожалуй, тоже сыграло свою роль. На плечах у Слима болталась скверная гавайская рубаха, расстегнутая нараспашку, — в точности как и извлеченный им бумажник.
— Павлов не носит с собой наличные. — Широко улыбаясь, Слим протянул таксисту двадцатку. — Уверяет, что деньги покрыты слоем бактерий.
— Совершенно верно. — Брат освободил мне проход, и я шагнула на крыльцо, радуясь спасению от дождя. Из кухни в дальнем конце коридора доносилась ленивая музыка. И еще: здесь кто-то совсем недавно жарил сладкий перец. Фантастический запах тепла и нагретого на солнце дерева. Верхнюю площадку венчала дверь с матовым стеклом. Мне стало интересно: увижу ли я, как вечером сквозь него просачивается свет?
— Ну сама подумай, сколько народу мяло в руках эту бумажку, — напомнил о себе Павлов, все еще отстаивавший принципы гигиены. — Высока вероятность также того, что очень многие сворачивали ее в трубочку и засовывали в ноздрю.
Я обернулась как раз вовремя, чтобы заметить, как таксист рассматривает двадцатку Слима на фоне дождевых облаков. Напоследок он потянул ее за уголки, проверяя на прочность, и напомнил моему братцу, что деньги — всегда деньги.
— По количеству передаваемых бактерий, — веско уронил Павлов, — деньги уступают только чиху.
